Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

продали: закона такого у нас нет. Директриса испугалась, чуть ли не до обморока: пришьют еще что-нибудь. Времена такие были. На следующий день меня уволили, не помню уж, под каким предлогом», — вспоминал художник.

Если водить экскурсию по зверевским местам Москвы, то начинать ее правильнее всего в Сокольниках, привлекавших многих художников, например Левитана, чье сильное влияние в молодые годы испытал Толя. Помимо пейзажей Левитана ценил он и Саврасова, от которых плавно перешел к Врубелю, у которого «он находил подтверждение своего права на экспрессию». В Сокольниках Зверев не только ходил в детстве в кружок выжигания, но и во взрослые годы очень любил играть в шашки, а еще когда-то трудился маляром — украшал огромные фанерные щиты образами птичек и зверушек. Особенно удавались ему петухи — экспрессивные, огненно-красные. Их Зверев рисовал веником, позаимствованным у местной уборщицы. Она же — добрая душа! — одалживала и ведро для краски.

В Сокольниках Зверев много рисовал, в основном отдыхающих граждан. «Среди них был едва намеченный карандашом замечательный портрет элегантной молодой дамы — “Незнакомки”, как мы ее называли. На одном из листов изображен дремлющий мужчина, разомлевший на солнышке. Был здесь и человек, сидящий в печальной задумчивости, и пьяница с бутылкой в руке, разложивший на скамейке закуску. До предела лаконичные рисунки очень четко выявляли характеры персонажей и их эмоциональное состояние. О каждом из них можно было бы написать рассказ. Они запечатлели образы москвичей тех далеких пятидесятых годов. Среди первых Толиных работ почти не было пейзажей. Исключение составляли несколько изображений церкви Воскресения, расположенной на аллее между станцией метро Сокольники и входом в парк», — пишет современница.

Порой отображаемая Зверевым публика не всегда принимала технику его работы, что приводило к стычкам. Так, «Зверь», как уже в 1950-е годы стали его называть знакомые, любил писать акварели неподалеку от паркового пруда: «Работал по-сырому: мочил все листы в пруду, скажем, двадцать листов ватмана, стелил по земле, как мокрые полотенца. Отряд пионеров, не разобравшись в естественных приемах живописи Зверева, протопал по зверевским шедеврам, приняв их за сортирную бумагу. Зверев рассвирепел и забросал “Тимура и его команду” камнями. Пионеры рассыпали строй, скрывшись за холмом. Зверев продолжал писать сокольнические березки на мятом ватмане — размытые пейзажи в стиле Фонвизина. Неясные очертания веток, листвы, как в тумане. Из-за холма раздается победный вой и рев, и шквал камней обрушивается на любителя пленэра. Маэстро принимает бой. Акварели рвутся и погибают».

Но зверевские петухи народу нравились. За их созданием в середине 1950-х годов его и застал Александр Румнев, таировский актер на пенсии и преподаватель пантомимы во ВГИКе. Румнев — эстет и коллекционер — мгновенно оценил талант Зверева, пригрев его. Он покупал ему краски, кисти, бумагу, предоставил в его пользование свою прекрасную библиотеку, ввел в круг недобитой московской интеллигенции. В частности, в дом Габричевских, что жили в Леонтьевском переулке. Ольга Северцева вспоминает: «Выдержать его было непросто. Своим цепким, наблюдательным умом Толя быстро оценивал обстановку и порой начинал актерствовать. Писал он очень быстро и размашисто. Приходилось застилать всю комнату газетами или раскатывать рулоны обоев. Обмакнув кисти в краску, Толя с криком “Фоер!” (“Огонь!”) набрасывался на лист бумаги. Резкие, лихорадочные движения руки чередовались с мягкими, нежными прикосновениями кисти к бумаге, что находилось в полном соответствии с движениями его души. Уже через несколько минут на плоскости картины почти документально фиксировалось душевное состояние художника, вызванное впечатлениями извне».

Нормальный и порядочный человек, Румнев пытался оформить творчество Зверева в какие-то управляемые рамки, не понимая, что этим-то он и хорош — своей неуправляемостью. Румнев и стал первым продавать работы Зверева, впрочем, не превращая это в индустрию. Деньги он клал на специальный счет в сберкассе, чтобы в случае необходимости снабжать ими Зверева. Художник и меценат тесно общались в течение первых десяти лет знакомства, до середины 1960-х годов. Причем Румнев не только хвалил его, но и указывал на неудачные, по его мнению, работы, с чем художник нередко самокритично соглашался: «Да, это я что-то наваракал».

Зверев тоже продавал желающим свои произведения, но за копейки, чем сильно обесценивал их. Как-то у них состоялся приметный разговор: «Толя, мне передавали, что ты продаешь свои работы подчас за три рубля или за два рубля и полкопейки. Пуще того, за семь с половиной копеек. Что это за цена? Почему по полкопейки, когда в нашей денежной системе давно нет полкопейки? Ты ставишь меня в неловкое положение — я продаю твои работы за сто — сто пятьдесят рублей, а мне говорят: как же так? Ведь Зверев продает дешевле, за трешки, за пол-литра! Выходит, я спекулянт в глазах людей?!»

Пейзажная живопись Зверева возникла с подачи Румнева, посоветовавшего Анатолию отправиться в старинное Коломенское, где и по сей день, несмотря ни на каких реставраторов, стоит и радует глаз шатровый храм Вознесения Господня. С высокой кручи рисовал Зверев открывавшиеся чудные просторы Москворецкой поймы, заливные луга которой ныне застроены безликими жилыми кварталами Перервы и Печатников. Запомнился знакомым Зверева и созданный им с подачи Румнева цикл иллюстраций к «Сорочинской ярмарке» и «Вию» Гоголя.

Пережившие блокаду люди с особым трепетом относятся к еде, съедая, например, хлеб до единой крошки. Бедность и нищета, сопутствующие детству Зверева, породили в нем неутолимый голод иного рода — в работе. Он готов был зарисовать абсолютно всю бумагу, что ему давали, а когда кончалась и она, рисовал, на чем придется, в частности на салфетках. С пятнадцати лет он изобрел свою собственную подпись, состоящую из его инициалов: АЗ, будто предвидя свою посмертную славу. В 1950-х годах его главной мастерской (которой у него не было никогда) стал зоопарк, где художник создает удивительные наброски уровня Рембрандта и Пикассо, как оценивали современники: «Время исполнения — доли секунды. Манера рисования настолько экстравагантна, что отпугивает или разжигает нездоровое любопытство публики. Спящий лев рисуется одним росчерком пера. Линии рисунка разнообразны, от толщины волоса до жирных жабьих клякс. Или прерывисты, словно он рисует в автомобиле, скачущем по кочкам. Характер поз, прыжков животных точен и кинематографичен». И все же любимым животным Зверева была черепаха, что отражало, вероятно, его темперамент, он мечтал завести себе небольшое стадо черепах, чтобы прогуливаться с ними по улице. Итогом зоопаркового периода творчества Зверева стала детская книжечка «Я рисую в зоопарке», изданная с его рисунками в середине 1950-х годов.

В объектах для рисования Зверев был не слишком разборчив, стараясь запечатлеть то, что видел, причем сразу. «Зверев не рисовал так, как это обычно делают художники-графики. Он фиксировал все, что окружало